Глас вопиющего в пустыне. Короткие повести, рассказы, фантастика, публицистические и философские эссе - Любовь Гайдученко

А что вы хотите?! Когда-то русская интеллигенция считалась самой элитной в мире, потом наступили времена, когда слово «интеллигент» стало ругательным: «Ну ты, интеллигент, а еще в очках!» (Вариант: «А еще шляпу надел!»)

Планомерно истребили лучших людей – генофонд нации. Ну и с кем остались, господа хорошие? Посмотрите вокруг. Давно уж наступило «Царство Грядущего Хама», о котором когда-то предупреждали гении Серебряного Века, лучшие умы, глядя, как пьяная матросня и солдатня издевается над «буржуем в котелке и с тросточкой».

Об этом писано-переписано, зачем повторяться? Помочь ничем уже нельзя, увы!

Автор своей книгой призывает (слабым, еле слышным голосом) только к одному: давайте каждый начнем с себя – вглядимся, а какие мы по отношению к окружающему миру? Правильно ли мы живем, особенно в те часы, когда нас никто не видит и не контролирует? И постараемся, очень постараемся хотя бы не делать никому зла, если уж не получается делать добро…

Вот и все. Это же так просто!

Однако вернемся к Аделаиде. Она заметила, что с возрастом ей стало все труднее совершать какие-то поступки – тянуло в рутину, в ничегонеделание, в мягкую постельку полежать с детективчиком, чтобы ни о чем не думать… Требовалось все больше усилий, чтобы заставить себя сделать что-то даже элементарное, активность – и физическая, и умственная – стала резко стремиться к нулю, приходилось напрягать остатки воли, чтобы совершить крохотное действие, а стимулы при этом должны были быть очень велики, иначе себя было не уговорить.

Глядя на Манечку, Аделаида содрогалась – все, что угодно, только не такая вот старость. Манечка превратилась в настоящий «овощ»: она исправно, с большим аппетитом, ела, прекрасно спала, у нее отлично функционировали все органы (Манечка почти не обращалась к врачам и не принимала таблеток), она любила пообщаться, сообщая об одном и том же десятки раз в день вот уже несколько лет…

Это было страшно, и это было наглядной претензией к Богу, в существование которого Аделаида не верила, хоть и относилась к нему при этом крайне отрицательно – вот такой вот парадокс!

Глядя на Манечку, Аделаида вспоминала еще множество других своих знакомых старушек. Очень давно, когда она была совсем молодой, она попала в дом интереснейшей личности – профессора консерватории, известной пианистки, осколка начала двадцатого века, которая создала свою пианистическую школу, воспитав множество известных даровитых музыкантов.

Как все очень молодые люди, Аделаида тогда считала стариков сплошь отсталыми маразматиками, и была очень удивлена, когда поняла, что она в подметки не годится этой старушке, которая, будучи парализованной, продолжала вести класс в консерватории, занимаясь каждый день по нескольку часов с учениками дома.

Аделаиде и сейчас было далеко до нее – по степени эрудиции, ума и таланта, да что там – вряд ли найдется какой-нибудь доцент, или даже профессор МГУ, который сравнился бы с этой, казалось бы, отжившей дряхлой старушкой, если бы их посадить друг напротив друга и сравнить их умственный потенциал.

У этой профессорши, блестящей в прошлом пианистки, было две дальних родственницы, тоже стареньких. Сын одной из них увез их к себе в крупный уральский город, где он был всем известен, так как работал артистом драматического театра, даже имел звание заслуженного.

И вот однажды Аделаида ехала с маленькой дочкой мимо этого города, и вдруг ей пришла в голову идея сойти с поезда и навестить этих старушек, которых она не видела несколько лет. Их адрес она знала, но, когда стала звонить в дверь, ей никто не открыл.

Их соседка по лестничной площадке поведала ей историю в духе Достоевского. Старушек (сразу обеих) убила жена артиста, когда он был на гастролях. То ли старушки были отнюдь не сахар, то ли вмешалась сюда ревность (артист был красив, женщины на него вешались сотнями, и он им, судя по всему, не отказывал), которую каким-то боком жена выместила на ни в чем не повинных старушках.

Дикая история, но абсолютно не вымышленная, несмотря на то, что попала она в художественное произведение. Но выдумать такое, наверное, невозможно. Хоть Аделаида и была уверена, что на убийство способны только примитивы и недоразвитые особи, этот случай опровергал собой все теории на свете, так как убийца, в данном случае, была интеллигентным человеком, врачом-гинекологом, да она была к тому моменту уже далеко не молоденькая, сильно за шестьдесят.

Впрочем, Аделаида понимала, что «сорваться» теоретически может каждый. Но «убийство в состоянии аффекта» давно уже перестало быть типичным преступлением нашего времени – сейчас лидируют «убийства из корыстных побуждений», попросту говоря, сплошь и рядом идет отъем частной собственности, это превалирует даже над так называемой «бытовухой», которая когда-то процветала в нашем обществе, как в самой пьющей стране мира.

Но все это волновало ее меньше всего, так как тот «золотой» период, когда у Аделаиды водились «приличные» во всех смыслах деньги, давно остался позади. И другого такого массового наплыва денег в ее жизнь явно не предвиделось…

Аделаида понимала, что, сидя сиднем в деревне, она ничего не добьется – как говорится, «под лежачий камень…» Но деревня цепко держала ее в своих объятиях, как в паутине – дергайся не дергайся, а вырваться отсюда было весьма проблематично.

А три года назад она приползла сюда, как раненное животное – после того страшного удара, который обрушила на нее дочь. Но, как только удалось вернуть какие-то деньги, она даже наладила здесь кое-какой быт: притащила на себе из Москвы спутниковые тарелки, подключилась к НТВ+ (при том, что весь народ в окрестностях смотрел две программы, и то кое-как транслируемые, Аделаида наслаждалась цифровым телевидением). Было дико, сидя в забытом Богом Малом Мякишеве (так называлась деревушка), среди лесов, наступающих со всех сторон, смотреть передачи из Рима или из Парижа. Все то же самое могли иметь и остальные обитатели деревни. Они отнюдь не были бедными, пенсии доходили до шести-семи тысяч, а у той же бабки Верки она перевалила за десять тысяч рублей: бабка оказалась хитрой и сделала себе «липовые» справки, что, якобы, она была блокадницей, и поэтому ей положены всякие надбавки, хотя все старухи прекрасно помнили, как в войну молодуха Верка находилась в этой же самой деревне и вовсю спекулировала спиртягой. Но наше государство обмануть нетрудно, поскольку этот обман уже давно идет с обеих сторон.

Короче говоря, никакой такой «цивилизации» в виде нормального телевидения или Интернета здешним обитателям просто не было нужно: отсутствовала внутренняя потребность. Их вполне удовлетворяло их убогое существование. Летом они ковырялись в земле, засаживая в грядки огурцы, морковку и свеклу, все имели какую-то скотину – коз, поросят, а также курочек, а к прочим животным относились в высшей степени жестоко и безобразно: собаки сидели на цепи (у одной бабки это была болонка, а у другой – маленькая добрая дворняжка, которая выла целыми днями), их практически не кормили.

В нагрузку к «хозяйству» у них шли мексиканские сериалы – вот и вся их «духовная пища», ну и каждодневное перемывание косточек друг другу тоже входило в их обычные деревенские развлечения.

Аделаида почти не общалась с «аборигенами», отгородившись от них сплошным деревянным забором. Несмотря на свою отзывчивость, она не хотела иметь с ними ничего общего после того, как поняла, что главный интерес, который они к ней питают – это желание обобрать ее, пусть даже то, что она имела, им было совсем не нужно, но алчность этих, с позволения сказать, людей не знала пределов.

Домишко у Аделаиды был весьма незатейливый, сработанный очень топорно крестьянами лет тридцать назад из нехитрого материала – бревен, украденных в лесу, и разномастных досок. Но – стоял! И даже зимой в нем было вполне тепло, жить было можно! Только заносило деревню снегом чуть не по самые крыши. И залететь сюда зимой можно было разве что на вертолете, потому что слабенькую тропинку, протоптанную к «большаку» (так называлась неасфальтированная дорога, ведущая от села к селу) все время надо было протаптывать по новой, иначе ее было не угадать среди сугробов. А делать это было некому. Если летом здесь и водился кой-какой народ – дачники из Москвы и Питера, то зимой жили только три старухи (Баба Бабариха, бабка Верка и бабка Тонька), алкоголик Гошонок и семья москвичей с Арбата, осевшая здесь пятнадцать лет назад и случайно укоренившаяся.

Эти бывшие москвичи жили своей жизнью, почти ни с кем не общаясь, никого не приглашая к себе, и сами ни к кому не ходя, жена занималась деревенскими делами, обеспечивая существование, а муж втихую пил.